Жизнь наладилась! Луганский дневник

Девять лет, выехавшая из Луганска, подруга спрашивала у меня: «Ну что, у вас уже наладилась жизнь?». И я голосом Армена Джигарханяна из мультика «Вверх» отвечала: «Ннет!».

Все девять лет мы играли в слова, перебрасываясь ими будто мячиком для пинг-понга. Она не оставляла надежды вернуться домой, а я, если разобраться, под улучшением жизни понимала только возврат прежней, довоенной, жизни – с открытыми границами, понятным статусом, миром и прочим. И вот теперь, когда я потеряла связь со своей подругой, я могу ответить: а жизнь-то наладилась! Только наладилась так, как не представляли ни она, ни я. Денно и нощно ремонтируются дороги, тоннами идут стройматериалы, мужчины восточной наружности чинят крыши хрущевок, которые не видели ремонта с момента своей постройки. Жизнь кипит, как суп под крышкой, только вряд ли моя подруга под улучшением имела в виду именно это.

Россия сейчас везде и во всем. В продукции на полках супермаркетов, на каждом улыбающемся лице с биг-борда, в выплатах на школьников и дополнительных деньгах к пенсии, в подарках первоклассникам и ленточках в руках волонтеров. России так много, что мы теряемся как ребенок перед горой подарков.

Грешить на жизнь не выходит – где-то там, за линией горизонта, капает украинская пенсия, а здесь, на твоих глазах, творится самая настоящая история. Только ты в ней не ключевая фигура, а массовка, от мнения которой не зависит ровным счетом ничего.

Злые языки говорили, что референдума не будет. Не успеют подготовиться и все такое. Слишком тяжелым выдался сентябрь. Но неожиданно выстрелило – «референдум».

Радости не было, все понимали, что идет именно к этому. Удивили масштабы подготовки. Четко, слаженно. Как будто тысячи людей ждали команды, а дальше все закрутилось как маховик. Выездные автобусы, снятые с рейсов, обученные команды, реклама, бюллетени. В первый день референдума похолодало и был ужасный ливень. Все спрашивали друг у друга, где голосовать и как это будет проходить. А в параллельной реальности, под дождем передвигались тройки: две женщины и мужчина с оружием, которые несли урну для голосования и бумаги по каждому двору, стучали в каждый частный дом и предлагали проголосовать всем.

К вечеру точки для голосования появились на порогах супермаркетов. Можно было проголосовать всем, имея любой документ, удостоверяющий личность.

Единственное, что откровенно смущало – не было места, где можно было уединиться, чтобы сделать выбор между двумя полями – да или нет. На листе формата А 4 ты ставил галочку при всех – работниках избирательной комиссии и очереди за твоей спиной. Выбрать что-то кроме «Да» в такой атмосфере было сложно. Но опускать бюллетень в урну должен был ты сам, своей рукой. Здесь правила действовали строго. По идее за один день один и тот же человек мог проголосовать множество раз, вряд ли кто-то сверял бы эти рукописные списки.

Из моих знакомых проголосовали все. Кто-то спустился для этого в лифте во двор своего дома, к кому-то постучали в ворота, кого-то застали на остановке или у ближайшего магазина. Многие голосовали из любопытства. Кто-то - откликнулся на призыв тех, кто с урной возник перед его домом.

Голосование было и на дому, и на улице, и на работе. Сказать, что я не видел или не знал, где проголосовать, не мог даже самый отъявленный скептик. Даже добираясь домой с работы ты видел места для голосования, слышал агитацию и призывы.

Во всех новостях показывали массовость «волеизъявления», создаваемую в основном за счет иногородних студентов, которых обязали проголосовать в своем учебном заведении. Понятно, что камера выхватывала и очереди, и массовый сбор людей, от чего казалось, что голосовать сразу же пришел весь город.

Под подготовку к референдуму было сделано очень многое. Выплаты школьникам, ремонт дорог, ремонт жилого массива, восстановление разрушенных зданий, повышение пенсий и единоразовая денежная помощь, продуктовая помощь от «Единой России» и летнее оздоровление детей в лагерях. То есть, буквально каждый, каким-то образом, ощутил на себе или своей семье помощь России. Если не получил помощь сам, то в лагерь попал твой ребенок или получили какую-то сумму твои родители. Убедить даже этим, что Россия – это мощь и сила, было бы уже достаточно.

В «республику» заехали тысячи строителей, которых расквартировали по общежитиям, от этого взлетели цены на аренду жилья. Работы идут и днем, и ночью, от чего отвыкли, что впечатляет. На глазах восстанавливаются те здания, которые казались замороженными навсегда. Для многих масштабы всего поистине сказочные. Столько техники, столько средств…

Конечно, после последних девяти лет, все, что сейчас происходит, кажется сказкой.

И еще, многие свой выбор делали даже не в пользу России с ипотеками, хорошими дорогами и прочим. Для многих эта галочка означала конец войне. «Если выберу Россию, прекратятся обстрелы». Много говорили о том, что до референдума Россия не могла защищать в полную силу, а теперь она будет бороться за свои территории, за своих граждан, за свои границы.

Выбор был не столько политическим, сколько очень личным – конец войны, конец страхам, конец неопределённости.

Для кого-то это «да» означало понятный статус – если до этого ты выезжал в Россию как нежелательный гость и гастрабайтер, то сейчас люди верят в перемену статуса и отношения к себе, в законные рабочие места, повышение заработных плат. То есть, каждый вкладывал в это согласие что-то свое, часто очень личное, не всегда означающее общепонятные вещи.

И еще очень показательной была одна вещь – заберите у человека на время нормальную жизнь, а после пообещайте вернуть что-то примерно похожее, и он будет счастлив. Никто не разбирается в причинах и не ищет виновных. Трактовка предельно простая: Украина убивает и отнимает, Россия дает и принимает. Так кто будет лучше в этом нехитром алгоритме? Особенно после того, как каждый получил свои крошки в виде выплат на школьников, повышенных пенсий и прочих благ прямо накануне референдума.

Но, вместе с тем, так страшно как сейчас - не было никогда. И я даже не могу объяснить до конца природу этого страха. Мой город стал не моим, моя страна стала чужой, а мой голос, он еще что-то значит?

Ольга Кучер, Луганск, для «ОстроВа»